Замечательная ракета

– Действительно, разговор! – сказала Ракета. – Вы все время говорили одна. Что уж это за разговор!

– Кому-нибудь надо же слушать, – возразила Лягушка, – а говорить я люблю сама. Это сберегает время и предотвращает всякие споры.

– Но споры мне нравятся, – сказала Ракета.

– Надеюсь, вы шутите? – любезно сказала Лягушка. – Споры чрезвычайно вульгарны, и в хорошем обществе все бывают всегда одного и того же мнения. Ну, еще раз прощайте. Я уж издали вижу моих дочерей.

И Лягушка поплыла дальше.

– Вы пренеприятная особа, – сказала Ракета, – и очень дурно воспитаны. Вы способны рассердить кого угодно. Ненавижу людей, которые, как вы, говорят только о себе, когда другой хочет говорите о себе, как я, например. Я это называю эгоизмом, а эгоизм – препротивная вещь, в особенности для особы с моим темпераментом, потому что я ведь известна своей отзывчивостью. Брали бы вы пример с меня – лучшего образца для подражания вы не найдете. И теперь, когда вам представился случай, вам не мешало бы им воспользоваться, потому что я ведь немедленно вернусь ко двору. При дворе меня очень любят; не далее, как вчера, в мою честь повенчали Принца с Принцессой. Разумеется, вам об этом ничего не известно, потому что вы провинциалка.

– Напрасно вы с нею разговариваете, – сказала Стрекоза, сидевшая на султане большого коричневого камыша, – совершенно напрасно, ее уже нет здесь.

– Так что ж? От этого теряет только она, а не я. Не перестану же я разговаривать с ней из-за того только, что она не обращает на меня внимания. Я люблю себя слушать сама. Это доставляет мне величайшее удовольствие. Я часто веду долгие разговоры сама с собою и говорю такие умные вещи, что иной раз сама не понимаю, что я такое говорю.

– В таком случае вам надо читать лекции по философии, – сказала Стрекоза и, расправив хорошенькие прозрачные крылышки, взвилась в поднебесье.

– Как это удивительно глупо, что она не осталась здесь! – сказала Ракета. – Уж, конечно, ей не часто представляются такие случаи развить свой ум и чему-нибудь научиться. Ну, да пусть ее, мне все равно. Я убеждена, что моя гениальность когда-нибудь будет оценена.

И она увязла еще глубже в грязи.

Немного погодя к ней подплыла большая белая Утка. У нее были желтые ноги с перепонками между пальцами, и она почиталась красавицей за то, что походка у нее была с перевальцем.

– Ква, ква, ква! – сказала Утка. – Что за смешная фигура! Можно узнать, вы такой родились, или же это результат несчастного случая?

– Вот сразу видно, что вы всю жизнь были в провинции, – ответила Ракета, – не то вы бы знали, кто я и что я. Впрочем, я готова извинить ваше невежество. Несправедливо было бы требовать от других, чтоб они были так же замечательны, как и мы сами. Вы, без сомнения, очень изумитесь, узнавши, что я могу взлетать высоко, к самому небу, и рассыпаться золотым дождем, спускаясь обратно.

– Ну, по-моему, это не велика важность, – сказала Утка, – я, по крайней мере, не вижу в том проку ни для кого. Вот, если бы вы умели вспахать поле, как бык, или везти телегу, как лошадь, или сторожить овец, как овчарка, – это чего-нибудь да стоило бы.

– Моя милая! – надменно сказала Ракета, – я вижу, что вы из низкого звания. Особы моего положения никогда не бывают полезными. Мы обладаем кое-какими талантами, и это более чем достаточно. Я лично не сочувствую никакому виду труда и менее всего тем видам труда, которые вы, по-видимому, рекомендуете. Я всегда была того мнения, что тяжелая работа просто-напросто прибежище для людей, которым нечего делать.

– Ну уж, ладно, ладно, – сказала Утка, которая была очень миролюбивого нрава и никогда ни с кем не вступала в препирательство, – вкусы бывают различные. Во всяком случае, надеюсь, что вы поселитесь здесь надолго.

– О, избави Боже! – вскричала Ракета. – Я здесь только в гостях, я здесь почетный гость. По правде говоря, я нахожу, что здесь довольно скучно. Ни общества, ни одиночества, – впрочем, так это всегда и бывает на окраинах города. Я, по всей вероятности, вернусь ко двору, ибо знаю, что мне суждено произвести сенсацию в мире.

– Я когда-то тоже подумывала заняться общественными делами, – заметила Утка. – На свете очень много такого, что следовало бы изменить, исправить. Я даже недавно председательствовала на одном митинге, и мы вынесли ряд резолюций, осуждающих все то, что нам не нравится. Но, по-видимому, большого эффекта они не произвели. Теперь я интересуюсь больше домашней жизнью и посвятила себя заботам о своем семействе.

– А я создана для общественной жизни, – сказала Ракета, – как и все мои родичи, даже самые скромные. Всюду, где бы мы ни появились, мы привлекаем общее внимание. Сама я пока еще не выступала публично, но, когда выступлю, это будет великолепное зрелище. А домашняя жизнь быстро старит и отвлекает ум от более возвышенного.

– Ах, возвышенные стремления, как они прекрасны! – воскликнула Утка. – Кстати, это напомнило мне, что я ведь страшно голодна.

И она поплыла вниз по течение, повторяя:

– Ква, ква, квак.

– Вернитесь, вернитесь! – завизжала Ракета. – Mне надо еще многое вам рассказать. – Но Утка не обратила внимания на ее зов. – Я рада, что она ушла, – сказала тогда Ракета – у нее положительно мещанская натура.

И еще глубже она погрузилась в грязь, размышляя об одиночестве, на которое всегда бывает обречен гений, как вдруг на берегу канавы появились два Мальчугана в белых рубашках, с котелком и небольшой охапкой хвороста в руках.

“Это, должно быть, депутация”, – сказала себе Ракета и постаралась принять важный вид.

– Сюда! – крикнул один из Мальчиков. – Поглядите-ка на эту старую палку. И как только она попала сюда?

И он вытащил Ракету из канавы.