Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке

Всем, всем, всем!
Слушайте, внимайте, да на ус мотайте.
Вот богатырский сказ, правдивый рассказ.
Тема открывается —
Сказка начинается…

ыло у царя три сына. Три сына было у царя. Двое старших, один младший, младший — Иван-царевич.

И у царя был сад: по всей земле иди, по всем царствам ищи, такого не найдёшь! Диво-дивное, чудо-чудное. А в том саду краше всех росла яблоня. А на яблоне росли яблоки, не простые — золотые.

Вот и любил царь свой сад, а в саду больше всего на свете любил чудесную яблоню.

И надо же, повадился тать в царский сад летать, яблоки золотые воровать. А кто — не знаемо, не ведомо.

Что ни утро, приходил царь в сад, к любимой яблоне, и горько плакал: каждый раз недосчитывался он яблочка.

Строго-настрого царь наказывал:

— Сторожа, сторожите, садовники, смотрите, глаз не смыкайте, берегите яблоню!

Но как садовники ни смотрели, как сторожа ни сторожили, а ночью кто-то с заветной яблоньки золотое яблочко уворовывал.

А царь поутру слезинки платком утирал. Плакал.

Долго, не долго так было, только не утерпел царь, созвал сыновей своих и обратился к ним с такими словами:

— Чего же вы, мои сынки, славные богатыри, скажете, что же вы сделаете? Или нам родимая яблонька не дорога? Или золотые яблочки не любы? Коли сторожа не усторожили, садовники не углядели, так то слуги, челядь, с них и спрос не велик! Неужто вы, дети мои, сад не убережёте, вора не поймаете? Слушайте, что я вам скажу: кто похитника изловит, тому ещё при жизни моей полцарства отдам, а умирать буду — и всё царство оставлю.

Поклонились братья царю, утешили:

— Не печалься, батюшка, не уйти от нас вору, не скрыться. В тот же час изловим, поймаем.

Вот настало время, и в первую ночь первый сын, старший сын царя, пошёл яблоню сторожить. Он так и сказал:

— Старший сын для отца — опора. Считай, батюшка, что вор у тебя под замком сидит, горькой участи своей дожидается. Потому у меня слово сказано — дело сделано!

Ан нет! Слово-то сказано, а дело ничуть не сделано. А почему? А потому, что пошёл старший сын вечером в сад, сел под яблоню и — заснул богатырским сном.

Спит царский сын — не смотри, что старшой, не гляди, что большой, — посапывает и не видит: в самую полночь откуда ни возьмись прилетела Жар-птица, «курлю-курлю!» проговорила, горлышко своё прочистила, яблочко, которое самое спелое, золотое выбрала, от веточки отклюнула и унесла в темь, в даль.

Поутру проснулся старшой царевич — батюшки мои! — яблочка-то нет!.. Что сделать?

Что сказать? Коли вора видел, да не поймал, какой же ты богатырь? А коли проспал — того хуже!

Пришёл во дворец и говорит царю:

— Государь ты мой, батюшка, я ночь не спал, глаз не смыкал, вора не видал, а яблочко, яблочко-то золотое исчезло. Только вот как — не пойму, не знаю.

— Худо! — сказал царь. — Ты старший сын, ты опора моя, на тебя, как ни на кого, рассчитывал.

Тут средний сын собрался в караул идти. Он так и сказал:

— Коли вор придёт — из рук моих не уйдёт, не вырвется!

И пошёл богатырь в ночь стеречь яблоню.

А что богатырь? Богатырь, богатырь!.. Старший был ленив, средний-то нерадив. Пришёл в сад, сидел, сидел на тёплой земле, на мягкой траве, в густой мураве, обуютился и уснул крепким сном.

Спит и не видит, спит и не слышит средний сын царский, что в самую полночь откуда ни возьмись прилетела Жар-птица, «курлю-курлю!» проговорила, горлышко своё прочистила, которое яблочко самое спелое золотистое, выбрала, от веточки отклюнула и унесла в темь ночную, в даль неведомую.

Проснулся царевич — утро уже. А яблочка-то, яблочка золотого — хоть ищи, хоть свищи, хоть кричи — нету!

Стоит, на отца своего, царя, не смотрит, кто знает, может, третий сон видит, доглядывает, а говорит:

— Всю ночь я не спал, вкруг яблони ходил, а никакого вора не видел!

Вот те и опора, вот те и надежда!

Пришлось в третью ночь самому младшему из братьев, Ивану-царевичу, в сад идти.

Сел он под яблоней — ночь темна, земля тепла, трава мягка. Начало и его в дрёму клонить. А он возьми да вспомни, как государь, батюшка его, поутру да под яблонькой, да от обиды горькой слёзы лил. Стало Ивану-царевичу больно, стало Ивану-царевичу родного отца жалко. И вспомнил он его слова и наказ вспомнил. Тут и сон как рукой сняло.

А мрак тёмен, чёрен. Ни зги не видно. И вот в самую полночь поверх сада, поверх ветвей метнулось что-то, белой молнией мелькнуло. Засветилось всё кругом, точно ночь загорелась и пламенем охватилась! Иван-царевич прижмурился даже и глаза рукой прикрыл, до того его светом, будто жаром, обдало. А как в себя пришёл, видит: на ветке, в листве яблоневой, не свет светит, не пламя бушует — Жар-птица прилетела, села, сидит, пёрышки у неё сверкают, сиянием весь сад озарила.

Только было Жар-птица «курлю-курлю!» проговорила, горлышко своё прочистила, яблочко золотое, которое самое спелое, выбрала, от веточки отщипнуть, отклюнуть собралась, как Иван-царевич не растерялся, не сплоховал, уготовился и схватил её!.. Но Жар-птица из рук у него вырвалась и улетела, да только из хвоста одно своё пёрышко слепящее, сверкающее, золотое царевичу оставила.

Воротился Иван-царевич во дворец, едва утро забрезжило, и лишь царь ото сна пробудился — прямиком к нему:

— Батюшка царь-государь! Сыскался похитник, схватить-то его я схватил, да удержать не удержал, из рук моих вырвалась Жар-птица, и осталось у меня только что вот это пёрышко!

Развернул платок, а оно на ладони лежит, словно само солнышко в горницу пожаловало — вся-то горница сиянием, светом залита: сверкает, искрится.

Царь от красоты такой неземной едва не обмер:

— Сослужил ты мне, сынок, службу, спасибо тебе! — сказал Ивану-царевичу. — Теперь будем думать-гадать, как Жар-птицу сыскать.

Думал, думал и в другой раз призвал сыновей:

— Дети мои милые, сыны любимые! Коли одно пёрышко её — такая красота, какова же она вся? Вы скорее коней седлайте, в путь-дорогу отправляйтесь — отыщите Жар-птицу. Кто из вас её найдёт и живую привезёт, как сказал, при жизни своей тому полцарства отдам, а умирать буду и — всё царство оставлю!

Благословил сыновей, и отправились старшие братья в дорогу.

А Иван-царевич? День прошёл, два прошло, на третий приступил он к отцу и стал его просить, уговаривать отпустить за Жар-птицей.

— Или я хуже братьев моих, или не сын я тебе?

Загрустил царь, опечалился. Жалко ему было с Иваном-царевичем расставаться. Вот он и сказал:

— Старший сын — опора, средний — надежда, а ты у меня меньшой — отрада, утеха моя. И молод ты: не знавал ещё скрежету железного, не слыхал ещё крику богатырского. Да что делать? Видно, чему быть, того не миновать… Благословляю тебя.

Оседлал Иван-царевич коня н отправился в путь-дорогу.

Ехал он, ехал, близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли — и приехал в чистое поле, широкое раздолье, во зелёные луга.

А в чистом поле могуч камень стоял, и на том камне написано:

«Прямо ехать — убиту быть и коня сгубить! Влево ехать — смерть принять! Вправо ехать — коня потерять!»

Думал, думал Иван-царевич, да что делать, решился: «Хоть коня лишусь, а волю отца-батюшки выполню! Жар-птицу, найду, разыщу!»

И поехал направо.

Ехал, ехал, вот и темнеть стало. То ли вечер наступил, то ли лес тёмен был, в глухой лес Иван-царевич забрался: стоят деревья высокие, стволы неохватные, ветви нависли тяжёлые…

Вдруг откуда ни возьмись появился перед ним огромный Серый Волк, выхватил из-под Ивана-царевича коня и убежал. Словно под землю провалился.

Что делать? Погоревал Иван-царевич, поплакал горько и пошёл пеший. Идёт день, идёт два, идёт три. На одиннадцатый день совсем устал. Присел на пенёчек: вперёд идти — сил нет, назад возвращаться — того хуже.

Вдруг откуда ни возьмись выскочил из лесу Серый Волк и заговорил человеческим голосом:

— Здравствуй, Иван-царевич! Что сидишь невесел, головушку повесил? Или тебе жизнь не мила? Или тебя страх одолел? Расскажи, куда путь держишь, может, я тебе помогу!

Поведал Иван-царевич Серому Волку о своей заботе, что обещался он царю Жар-птицу сыскать.

— Нелёгкую ты взял на себя задачу, — сказал Серый Волк. — Но не горюй: я тебе добра хочу и разуму научу. На меня ты садись да покрепче за шерсть держись!

Сказал так, а в другой раз повторять не пришлось. Вскочил Иван-царевич на Серого Волка, и тот быстрее ветра помчался, над землёй поднялся — выше леса стоячего, ниже облака ходячего, горы и реки промеж ног пропускал, а чистое поле хвостом выстилал.