Замечательная ракета

– Как вы пошло смотрите на жизнь! – сказала Ракета. – Впрочем, я ничего иного и не ожидала. Вы пусты и лишены всякого содержания. Как же вы говорите: радостное? А вдруг Принц с Принцессой будут жить в стране, где протекает глубокая река, и вдруг у них будет единственный сын, маленький светловолосый мальчик, с глазами-фиалками, как и у Принца; и вдруг он как-нибудь пойдет гулять со своей нянькой, и нянька заснет под большим кустом бузины, а маленький мальчик упадет в глубокую реку и утонет. Какое страшное несчастье! Бедненькие! – потерять единственного сына! – Нет, право, это слишком ужасно. Этого я не перенесу!

– Да ведь они же еще не потеряли своего единственного сына, – возразила Римская Свеча, – и никакой беды еще не приключилось с ними.

– Я и не говорила, что это случилось, – возразила Ракета, – я говорила, что это может случиться. Если бы они уже потеряли своего единственного сына, тут уж нечего было бы и разговаривать – все равно не поможешь горю. Ненавижу людей, которые плачут о пролитом молоке. Но когда я подумаю о том, что они могут потерять своего единственного сына, я прихожу в такой аффект…

– О, да! – воскликнул Бенгальский Огонь. – Вы, действительно, самая аффектированная особа, какую я когда-либо видел.

– А вы самое грубое существо, какое я когда-либо встречала, – сказала Ракета, – и вы неспособны понять моего дружеского расположения к Принцу.

– Да вы ведь его даже не знаете, – проворчала Римская Свеча.

– Я и не говорю, что знаю его; по всей вероятности, если бы я знала его, я вовсе и не была бы его другом. Это очень опасно – знать своих друзей.

– Право, лучше бы вы позаботились о том, чтобы не отсыреть, – сказал Воздушный Шар. – Это самое важное.

– Самое важное для вас, я в этом не сомневаюсь, – ответила Ракета. – Но я плачу, когда мне вздумается.

И она действительно залилась настоящими слезами, которые стекали по ее палке, как дождевые капли, и едва не затопили двух крохотных жучков, только задумавших было зажить своим домком и выбиравших подходящее сухое местечко.

– Она, должно быть, чрезвычайно романтична, – заметило Огненное Колесо, – она плачет, когда и плакать-то не о чем.

И оно тяжело вздохнуло, вспомнив о своем еловом ящике.

Но Римская Свеча и Бенгальский Огонь были в полном негодовании и все время повторяли: “Враки! враки!”.

Они были чрезвычайно практичны и, когда им было что-нибудь не по вкусу, они всегда говорили: “Враки!”.

Тем временем на небе засияла луна, как дивный серебряный щит, засветились звёзды, и из дворца донеслись звуки музыки.

Принц с Принцессой открыли бал. Они танцевали так красиво, что высокие белые лилии заглядывали в окна и следили за ними, а большие красные маки кивали головками и отбивали такт.

Пробило десять часов, потом одиннадцать, потом двенадцать; с последним ударом полуночи все вышли на террасу, и Король послал за придворным Пиротехником.

– Пора начинать фейерверк, – сказал Король, и придворный Пиротехник с низким поклоном отправился на другой конец сада. С ним было шестеро помощников, и каждый из них нес зажженный факел на длинном шесте Это было действительно великолепное зрелище.

– Зз… Зззз… Ззз! – зашипело Огненное Колесо и завертелось все быстрее и быстрее.

– Бум, бум! – взлетела кверху Римская Свеча.

Потом заплясали по всей террасе маленькие Шутихи, и Бенгальский Огонь окрасил все кругом в алый цвет. – Прощайте! – крикнул Воздушный Шар, взвиваясь кверху и роняя крошечные синие искорки.

– Банг, банг! – отвечали ему Бураки, которые веселились на славу.

Все исполняли свои роли чрезвычайно удачно, кроме замечательной Ракеты. Она до того отсырела от слез, что и совсем не загорелась. Лучшее, что в ней было, – порох – подмокло и уже никуда не годилось. Все ее бедные родственники, с которыми она иначе никогда и не разговаривала, как с презрительной усмешкой, взлетали к небу чудесными золотыми и огненными цветами.

– Ура, ура! – кричали придворные, и маленькая Принцесса смеялась от удовольствия.

– Должно быть, они меня берегут для какого-нибудь особо торжественного случая, – сказала Ракета, – вот что это означает. Ну, без сомнения, так.

И она приняла еще более надменный вид. На другой день пришли рабочие убрать и привести все в порядок.

– Это, очевидно, депутация, – сказала Ракета, – приму ее с подобающим достоинством.

И она вздернула нос и сурово нахмурилась, словно задумавшись о чем-то очень важном. Но рабочие не обращали на нее никакого внимания, только когда они уже собрались уходить, она попалась на глаза кому-то из них.

– Фу, какая скверная ракета! – воскликнул он и швырнул ее через стену в канаву.

– Скверная! Скверная! – повторяла Ракета, крутясь в воздухе. – Не может быть! Он, конечно, сказал: – примерная. Скверная и примерная звучат очень сходно, да нередко они и означают одно и то же.

И с этими словами она шлепнулась в грязь.

– Здесь не очень удобно, – заметила она, – но, без сомнения, это какой-нибудь модный курорт, и меня отправили сюда для восстановления здоровья. Мои нервы действительно очень расшатаны, и я нуждаюсь в покое.

Тут к ней подплыла небольшая Лягушка с яркими, как алмазы, глазами и в зеленом крапчатом платье.

– А, новенькая! – сказала Лягушка. – Ну что ж, в конце концов ничего нет лучше грязи. Мне бы только дождливая погода и лужа, и я совершенно счастлива. Как вы думаете, будет сегодня к вечеру дождик? Я очень надеюсь на это, но небо голубое и безоблачное. Какая жалость!

– Гм, гм, – сказала Ракета и закашлялась.

– Какой у вас восхитительный голос! – вскричала Лягушка. – Положительно, он страшно похож на кваканье, а кваканье, разумеется, лучшая музыка в мире. Вы услышите сегодня вечером нашу певческую капеллу. Мы усаживаемся в старом пруду, что сейчас за домом фермера, и, как только всходит луна, мы начинаем. Это так увлекательно, что никто в доме не спит и слушают нас. Да вот, не далее, как вчера, я слышала, как жена фермера говорила своей мамаше, что она целую ночь не могла сомкнуть глаз из-за нас. Чрезвычайно отрадно видеть себя такими популярными.

– Гм, гм, – сердито фыркнула Ракета, очень недовольная тем, что ей не удавалось вставить ни слова.

– Право же, восхитительный голос! – продолжала Лягушка. – Надеюсь, вы заглянете к нам туда, на утиный пруд… Однако надо мне пойти поискать своих дочерей. У меня шесть прелестных дочурок, и я так боюсь, как бы он не попались на зубок Щуке. Это настоящее чудовище, и оно не задумается позавтракать ими. Ну, прощайте. Смею вас уверить, разговор с вами был для меня очень приятен.

– Действительно, разговор! – сказала Ракета. – Вы все время говорили одна. Что уж это за разговор!

– Кому-нибудь надо же слушать, – возразила Лягушка, – а говорить я люблю сама. Это сберегает время и предотвращает всякие споры.

– Но споры мне нравятся, – сказала Ракета.

– Надеюсь, вы шутите? – любезно сказала Лягушка. – Споры чрезвычайно вульгарны, и в хорошем обществе все бывают всегда одного и того же мнения. Ну, еще раз прощайте. Я уж издали вижу моих дочерей.

И Лягушка поплыла дальше.

– Вы пренеприятная особа, – сказала Ракета, – и очень дурно воспитаны. Вы способны рассердить кого угодно. Ненавижу людей, которые, как вы, говорят только о себе, когда другой хочет говорите о себе, как я, например. Я это называю эгоизмом, а эгоизм – препротивная вещь, в особенности для особы с моим темпераментом, потому что я ведь известна своей отзывчивостью. Брали бы вы пример с меня – лучшего образца для подражания вы не найдете. И теперь, когда вам представился случай, вам не мешало бы им воспользоваться, потому что я ведь немедленно вернусь ко двору. При дворе меня очень любят; не далее, как вчера, в мою честь повенчали Принца с Принцессой. Разумеется, вам об этом ничего не известно, потому что вы провинциалка.

– Напрасно вы с нею разговариваете, – сказала Стрекоза, сидевшая на султане большого коричневого камыша, – совершенно напрасно, ее уже нет здесь.

– Так что ж? От этого теряет только она, а не я. Не перестану же я разговаривать с ней из-за того только, что она не обращает на меня внимания. Я люблю себя слушать сама. Это доставляет мне величайшее удовольствие. Я часто веду долгие разговоры сама с собою и говорю такие умные вещи, что иной раз сама не понимаю, что я такое говорю.

– В таком случае вам надо читать лекции по философии, – сказала Стрекоза и, расправив хорошенькие прозрачные крылышки, взвилась в поднебесье.

– Как это удивительно глупо, что она не осталась здесь! – сказала Ракета. – Уж, конечно, ей не часто представляются такие случаи развить свой ум и чему-нибудь научиться. Ну, да пусть ее, мне все равно. Я убеждена, что моя гениальность когда-нибудь будет оценена.

И она увязла еще глубже в грязи.

Немного погодя к ней подплыла большая белая Утка. У нее были желтые ноги с перепонками между пальцами, и она почиталась красавицей за то, что походка у нее была с перевальцем.

– Ква, ква, ква! – сказала Утка. – Что за смешная фигура! Можно узнать, вы такой родились, или же это результат несчастного случая?

– Вот сразу видно, что вы всю жизнь были в провинции, – ответила Ракета, – не то вы бы знали, кто я и что я. Впрочем, я готова извинить ваше невежество. Несправедливо было бы требовать от других, чтоб они были так же замечательны, как и мы сами. Вы, без сомнения, очень изумитесь, узнавши, что я могу взлетать высоко, к самому небу, и рассыпаться золотым дождем, спускаясь обратно.

– Ну, по-моему, это не велика важность, – сказала Утка, – я, по крайней мере, не вижу в том проку ни для кого. Вот, если бы вы умели вспахать поле, как бык, или везти телегу, как лошадь, или сторожить овец, как овчарка, – это чего-нибудь да стоило бы.

– Моя милая! – надменно сказала Ракета, – я вижу, что вы из низкого звания. Особы моего положения никогда не бывают полезными. Мы обладаем кое-какими талантами, и это более чем достаточно. Я лично не сочувствую никакому виду труда и менее всего тем видам труда, которые вы, по-видимому, рекомендуете. Я всегда была того мнения, что тяжелая работа просто-напросто прибежище для людей, которым нечего делать.

– Ну уж, ладно, ладно, – сказала Утка, которая была очень миролюбивого нрава и никогда ни с кем не вступала в препирательство, – вкусы бывают различные. Во всяком случае, надеюсь, что вы поселитесь здесь надолго.