Тимур и его команда. Повесть Аркадия Гайдара

— Михаила Квакина ко мне, — попросил Тимур. Подвели Квакина.
— Готово? — спросил Тимур.
— Всё готово.
Последнего пленника втолкнули в будку, задвинули засов и просунули в пробой тяжёлый замок.
— Ступай, — сказал тогда Тимур Квакину. — Ты смешон. Ты никому не страшен и не нужен.
Ожидая, что его будут бить, ничего не понимая, Квакин стоял, опустив голову.
— Ступай, — повторил Тимур. — Возьми вот этот ключ и отопри часовню, где сидит твой друг Фигура.
Квакин не уходил.
— Отопри ребят, — хмуро попросил он. — Или посади меня вместе с ними.
— Нет, — отказался Тимур, — теперь всё кончено. Ни им с тобою, ни тебе с ними больше делать нечего.
Под свист, шум и улюлюканье, спрятав голову в плечи, Квакин медленно пошёл прочь. Отойдя десяток шагов, он остановился и выпрямился.
— Бить буду! — злобно закричал он, оборачиваясь к Тимуру. — Бить буду тебя одного. Один на один, до смерти! — И, отпрыгнув, он скрылся в темноте.
— Ладыгин и твоя пятёрка, вы свободны, — сказал Тимур. — У тебя что?
— Дом номер двадцать два, перекатать брёвна, по Большой Васильковской.
— Хорошо. Работайте!
Рядом на станции заревел гудок. Прибыл дачный поезд. С него сходили пассажиры, и Тимур заторопился.
— Симаков и твоя пятёрка, у тебя что?
— Дом номер тридцать восемь по Малой Петраковской. — Он рассмеялся и добавил: — Наше дело, как всегда: ведра, кадка да вода… Гоп! Гоп! До свиданья!
— Хорошо, работайте! Ну, а теперь… сюда идут люди. Остальные все по домам… Разом!
Гром и стук раздался по площади. Шарахнулись и остановились идущие с поезда прохожие. Стук и вой повторился. Загорелись огни в окнах соседних дач. Кто-то включил свет над ларьком, и столпившиеся люди увидели над палаткой такой плакат:

ПРОХОЖИЕ, НЕ ЖАЛЕЙ!
Здесь сидят люди, которые трусливо по ночам обирают сады мирных жителей.
Ключ от замка висит позади этого плаката, и тот, кто отопрёт этих арестантов, пусть сначала посмотрит, нет ли среди них его близких или знакомых.

Поздняя ночь. И чёрно-красной звезды на воротах не видно. Но она тут.
Сад того дома, где живёт маленькая девочка. С ветвистого дерева спустились верёвки. Вслед за ними по шершавому стволу соскользнул мальчик. Он кладёт доску, садится и пробует, прочны ли они, эти новые качели. Толстый сук чуть поскрипывает, листва шуршит и вздрагивает. Вспорхнула и пискнула потревоженная птица. Уже поздно. Спит давно Ольга, спит Женя. Спят и его товарищи: весёлый Симаков, молчаливый Ладыгин, смешной Коля. Ворочается, конечно, и бормочет во сне храбрый Гейка.
Часы на каланче отбивают четверти: «Был день — было дело! Дин-дон… раз, два!..» Да, уже поздно.
Мальчуган встаёт, шарит по траве руками и поднимает тяжёлый букет полевых цветов. Эти цветы рвала Женя.
Осторожно, чтобы не разбудить и не испугать спящих, он всходит на озарённое луною крыльцо и бережно кладёт букет на верхнюю ступеньку. Это — Тимур.

Было утро выходного дня. В честь годовщины победы красных под Хасаном комсомольцы посёлка устроили в парке большой карнавал — концерт и гулянье.

Девчонки убежали в рощу ещё спозаранку. Ольга торопливо доканчивала гладить блузку. Перебирая платья, она тряхнула Женин сарафан, из его кармана выпала бумажка.
Ольга подняла и прочла:
«Девочка, никого дома не бойся. Всё в порядке, и никто от меня ничего не узнает. Тимур».
«Чего не узнает? Почему не бойся? Что за тайна у этой скрытной и лукавой девчонки? Нет! Этому надо положить конец. Папа уезжал, и он велел… Надо действовать решительно и быстро».
В окно постучал Георгий.
— Оля, — сказал он, — выручайте! Ко мне пришла делегация. Просят что-нибудь спеть с эстрады. Сегодня такой день — отказать было нельзя. Давайте аккомпанируйте мне на аккордеоне.
— Оля, я с пианисткой не хочу. Хочу с вами! У нас получится хорошо. Можно, я к вам через окно прыгну? Оставьте утюг и выньте инструмент. Ну вот, я его вам сам вынул. Вам только остаётся нажимать на лады пальцами, а я петь буду.
— Послушайте, Георгий, — обиженно сказала Ольга, — в конце концов вы могли не лезть в окно, когда есть двери…

В парке было шумно. Вереницей подъезжали машины с отдыхающими. Тащились грузовики с бутербродами, с булками, бутылками, колбасой, конфетами, пряниками. Стройно подходили голубые отряды ручных и колёсных мороженщиков. На полянах разноголосо вопили патефоны, вокруг которых раскинулись приезжие и местные дачники с питьём и снедью. Играла музыка.
У ворот ограды эстрадного театра стоял дежурный старичок и бранил монтёра, который хотел пройти через калитку вместе со своими ключами, ремнями и железными «кошками».
— С инструментами, дорогой, сюда не пропускаем. Сегодня праздник. Ты сначала сходи домой, умойся и оденься.
— Так ведь, папаша, здесь же без билета, бесплатно!
— Всё равно нельзя. Здесь пение. Ты бы ещё с собой телеграфный столб приволок. И ты, гражданин, обойди тоже, — остановил он другого человека. — Здесь люди поют… музыка. А у тебя бутылка торчит из кармана.
— Но, дорогой папаша, — заикаясь, пытался возразить человек, — мне нужно… я сам тенор.
— Проходи, проходи, тенор, — показывая на монтёра, отвечал старик. — Вон бас не возражает. И ты, тенор, не возражай тоже.
Женя, которой мальчишки сказали, что Ольга с аккордеоном прошла на сцену, нетерпеливо ёрзала на скамье.
Наконец вышли Георгий и Ольга. Жене стало страшно: ей показалось, что над Ольгой сейчас начнут смеяться. Но никто не смеялся.

Георгий и Ольга стояли на подмостках, такие простые, молодые и весёлые, что Жене захотелось обнять их обоих. Но вот Ольга накинула ремень на плечо. Глубокая морщина перерезала лоб Георгия, он ссутулился, наклонил голову. Теперь это был старик, и низким звучным голосом он запел:

Я третью ночь не сплю Мне чудится все то же
Движенье тайное в угрюмой тишине
Винтовка руку жжет. Тревога сердце гложет,
Как двадцать лет назад ночами на войне.
Но если и сейчас я встречуся с тобою,
Наемных армий вражеский солдат,
То я, седой старик, готовый встану к бою,
Спокоен и суров, как двадцать лет назад.

— Ах, как хорошо! И как этого хромого смелого старика жалко! Молодец, молодец… — бормотала Женя. — Так, так. Играй, Оля! Жаль только, что не слышит тебя наш папа.
После концерта, дружно взявшись за руки, Георгий и Ольга шли по аллее.
— Всё так, — говорила Ольга. — Но я не знаю, куда пропала Женя.
— Она стояла на скамье, — ответил Георгий, — и кричала: «Браво, браво!» Потом к ней подошёл… — тут Георгий запнулся, — какой-то мальчик, и они исчезли.
— Какой мальчик? — встревожилась Ольга. — Георгий, вы старше, скажите, что мне с ней делать? Смотрите! Утром я у неё нашла вот эту бумажку!
Георгий прочёл записку. Теперь он и сам задумался и нахмурился.
— Не бойся — это значит не слушайся. Ох, и попадись мне этот мальчишка под руку, то-то бы я с ним поговорила!
Ольга спрятала записку. Некоторое время они молчали. Но музыка играла очень весело, кругом смеялись, и, опять взявшись за руки, они пошли по аллее.
Вдруг на перекрёстке в упор они столкнулись с другой парой, которая, так же дружно держась за руки, шла им навстречу. Это были Тимур и Женя.
Растерявшись, обе пары вежливо на ходу раскланялись.
— Вот он! — дёргая Георгия за руку, с отчаянием сказала Ольга. — Это и есть тот самый мальчишка.
— Да, — смутился Георгий, — а главное, что это и есть Тимур — мой отчаянный племянник.
— И ты вы знали! — рассердилась Ольга. — И вы мне ничего не говорили!
Откинув его руку, она побежала по аллее. Но ни Тимура, ни Жени уже видно не было. Она свернула на узкую кривую тропку, и только тут она наткнулась на Тимура, который стоял перед Фигурой и Квакиным.
— Послушай, — подходя к нему вплотную, сказала Ольга. — Мало вам того, что вы облазили и обломали все сады, даже у старух, даже у осиротевшей девчурки; мало тебе того, что от вас бегут даже собаки, — ты портишь и настраиваешь против меня сестрёнку. У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто… негодяй.
Тимур был бледен.
— Это неправда, — сказал он. — Вы ничего не знаете.
Ольга махнула рукой и побежала разыскивать Женю.
Тимур стоял и молчал. Молчали озадаченные Фигура и Квакин.
— Ну что, комиссар? — спросил Квакин. — Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
— Да, атаман, — медленно поднимая глаза, ответил Тимур. — Мне сейчас тяжело, мне невесело. И лучше бы вы меня поймали, исколотили, избили, чем мне из-за вас слушать… вот это.
— Чего же ты молчал? — усмехнулся Квакин. — Ты бы сказал: это, мол, не я. Это они. Мы тут стояли, рядом.
— Да! Ты бы сказал, а мы бы тебе за это наподдали, — вставил обрадованный Фигура.
Но совсем не ожидавший такой поддержки Квакин молча и холодно посмотрел на своего товарища. А Тимур, трогая рукой стволы деревьев, медленно пошёл прочь
— Гордый, — тихо сказал Квакин. — Хочет плакать, а молчит.
— Давай-ка сунем ему по разу, вот и заплачет, — сказал Фигура и запустил вдогонку Тимуру еловой шишкой.
— Он… гордый, — хрипло повторил Квакин, — а ты… ты — сволочь!
И, развернувшись, он ляпнул Фигуре кулаком по лбу. Фигура опешил, потом взвыл и кинулся бежать. Дважды нагоняя его, давал ему Квакин тычка в спину. Наконец Квакин остановился, поднял обронённую фуражку; отряхивая, ударил её о колено, подошёл к мороженщику, взял порцию, прислонился к дереву и, тяжело дыша, жадно стал глотать мороженое большими кусками.

На поляне возле стрелкового тира Тимур нашёл Гейку и Симу.
— Тимур! — предупредил его Сима. — Тебя ищет (он, кажется, очень сердит) твой дядя.
— Да, иду, я знаю.
— Ты сюда вернёшься?
— Не знаю.
— Тима! — неожиданно мягко сказал Гейка и взял товарища за руку. — Что это? Ведь мы же ничего плохого никому не сделали. А ты знаешь, если человек прав…
— Да, знаю… то он не боится ничего на свете. Но ему всё равно больно.
Тимур ушёл.
К Ольге, которая несла домой аккордеон, подошла Женя.
— Оля!
— Уйди! — не глядя на сестру, ответила Ольга. — Я с тобой больше не разговариваю. Я сейчас уезжаю в Москву, и ты без меня можешь гулять с кем хочешь, хоть до рассвета.
— Но, Оля…
— Я с тобой не разговариваю. Послезавтра МЫ переедем в Москву. А там подождём папу.