Витя Малеев в школе и дома. Повесть Николая Носова

Ваня залез мне на спину и уселся. Тут я почувствовал, что коням не сладко живется на свете. Под тяжестью Вани я согнулся в три погибели и покрепче вцепился в пояс Шишкина, чтоб была опора. Тут как раз и занавес открылся.

– Но! Поехали! – скомандовал Ваня, то есть Руслан.

Мы с Шишкиным затопали прямо на сцену. Ребята в зале встретили нас дружным смехом. Видно, наш конь понравился.

Мы поехали прямо к голове.

– Тпру! Тпру! – зашипел Руслан. – Куда вас понесло? Чуть на голову не наехали! Осади назад!

Мы попятились назад. В зале раздался громкий смех.

– Да не пятьтесь назад! Вот чудаки! – ругал нас Ваня. – Повернитесь и выезжайте на середину сцены. Мне монолог надо читать.

Мы повернулись и выехали на середину сцены. Тут Ваня заговорил замогильным голосом:

О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?

Он долго читал эти стихи, завывая на все лады, а Шишкин в это время дергал за ниточки, и конь наш шевелил ушами, что очень веселило зрителей. Наконец Ваня кончил свой монолог и прошептал:

– Ну, теперь к голове подъезжайте.

Мы повернулись и поехали к голове. Не доезжая до нее шагов пять, Шишкин начал хрипеть, упираться ногами и становиться на дыбы. Я тоже стал брыкаться, чтоб показать, будто конь испугался головы великана. Тут Руслан стал пришпоривать коня, то есть, попросту говоря, бить меня каблуками по бокам. Тогда мы подъехали к голове. Руслан принялся щекотать ей ноздри копьем. Тут голова как раскроет рот да как чихнет! Мы с Шишкиным отскочили, завертелись по всей сцене, будто нас отнесло ветром. Руслан даже чуть не свалился с коня Шишкин наступил мне на ногу. От боли я запрыгал на одной ножке и стал хромать. Ваня снова стал пришпоривать меня. Мы опять поскакали к голове, а она принялась на нас дуть, и нас снова понесло в сторону. Так мы налетали на нее несколько раз, наконец я взмолился.

– Кончайте, – говорю, – скорей, а то я не выдержу. У меня и так уже нога болит!

Тогда мы подскочили к голове в последний раз, и Ваня треснул ее копьем с такой силой, что с нее посыпалась краска. Голова упала, представление окончилось, и конь, хромая, ушел со сцены. Ребята дружно захлопали в ладоши. Ваня соскочил с лошади и побежал кланяться публике, как настоящий актер.

Шишкин говорит:

– Мы ведь тоже представляли на сцене. Надо и нам поклониться публике.

И тут все увидели, что на сцену выбежал конь и стал кланяться, то есть просто кивать головой. Всем это очень понравилось, в зале поднялся шум. Ребята принялись еще громче хлопать в ладоши. Мы поклонились и убежали, а потом снова выбежали и опять стали кланяться. Тут Володя сказал, чтоб скорей закрывали занавес. Занавес сейчас же закрыли. Мы хотели убежать, но Володя схватил коня за уши и сказал:

– Ну-ка, вылезайте! Кто это тут дурачится?

Мы вылезли из лошадиной шкуры.

– А, так это вы! – сказал Володя. – Кто вам разрешил здесь баловаться?

– Разве плохой конь получился? – удивился Шишкин.

– Коня-то вы хорошо смастерили, – сказал Володя. – А сыграть как следует не смогли: на сцене серьезный разговор происходит, а конь стоит, ногами шаркает, то отставит ноги, то приставит. Где вы видели, чтоб лошади так делали?

– Ну, устанешь ведь спокойно на одном месте стоять, – говорю я. – И еще Ваня на мне верхом сидит. Знаете, какой он тяжелый. Где уж тут спокойно стоять!

– Надо было стоять, раз на сцену вышли. И еще. Руслан читает стихи: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» – и вдруг в публике смех. Я думаю, почему смеются? Что тут смешного! А оказывается, конь в это время ушами захлопал!

– Ну, кони всегда шевелят ушами, когда прислушиваются, – говорит Шишкин.

– К чему же тут понадобилось прислушиваться?

– Ну, к стихам… Он услышал, что Руслан читает стихи, и пошевелил ушами.

– Если б пошевелил, то еще полбеды, а он ими так задвигал, будто мух отгонял.

– Это я переиграл малость, – говорит Шишкин. – Слишком сильно за веревочку дергал.

– «Переиграл»! – передразнил его Володя. – Вот не лезьте в другой раз без спросу на сцену.

Мы очень опечалились и думали, что нам еще от Ольги Николаевны за это достанется, но Ольга Николаевна нам совсем ничего не сказала, и для меня это было почему-то хуже, чем если бы она как следует пробрала нас за то, что мы не послушались ее.

Наверно, она решила, что мы с Шишкиным какие-нибудь такие совсем неисправимые, что с нами даже разговаривать серьезно не стоит.

Из-за этого представления да еще из-за шахмат я так и не взялся как следует за учебу, и, когда через несколько дней нам выдали за первую четверть табели, я увидел, что у меня стоит двойка по арифметике.

Я и раньше знал, что у меня будет в четверти двойка, но все думал, что четверть еще не скоро кончится и я успею подтянуться, но четверть так неожиданно кончилась, что ч и оглянуться не успел. У Шишкина тоже была в четверти двойка по русскому.

– И зачем это выдают табели перед самым праздником? Теперь у меня будет весь праздник испорчен! – сказал я Шишкину, когда мы возвращались домой.

– Почему? – спросил Шишкин.

– Ну потому, что придется показывать дома двойку.

– А я не буду перед праздником показывать двойку, – сказал Шишкин. – Зачем я буду маме праздник портить?

– Но после праздника ведь все равно придется показывать, – говорю я.

– Ну что ж, после праздника конечно, а па праздник все веселые, а если я покажу двойку, все будут скучные. Нет, пусть лучше веселые будут. Зачем я буду огорчать маму напрасно? Я люблю маму.

– Если бы ты любил, то учился бы получше, – сказал я.

– А ты-то учишься, что ли? – ответил Шишкин.

– Я – нет, но я буду учиться.

– Ну и я буду учиться.