Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке
Поставить книжку к себе на полку
Всем, всем, всем!
Слушайте, внимайте, да на ус мотайте.
Вот богатырский сказ, правдивый рассказ.
Тема открывается —
Сказка начинается…
ыло у царя три сына. Три сына было у царя. Двое старших, один младший, младший — Иван-царевич.
И у царя был сад: по всей земле иди, по всем царствам ищи, такого не найдёшь! Диво-дивное, чудо-чудное. А в том саду краше всех росла яблоня. А на яблоне росли яблоки, не простые — золотые.
Вот и любил царь свой сад, а в саду больше всего на свете любил чудесную яблоню.
И надо же, повадился тать в царский сад летать, яблоки золотые воровать. А кто — не знаемо, не ведомо.
Что ни утро, приходил царь в сад, к любимой яблоне, и горько плакал: каждый раз недосчитывался он яблочка.
Строго-настрого царь наказывал:
— Сторожа, сторожите, садовники, смотрите, глаз не смыкайте, берегите яблоню!
Но как садовники ни смотрели, как сторожа ни сторожили, а ночью кто-то с заветной яблоньки золотое яблочко уворовывал.
А царь поутру слезинки платком утирал. Плакал.
Долго, не долго так было, только не утерпел царь, созвал сыновей своих и обратился к ним с такими словами:
— Чего же вы, мои сынки, славные богатыри, скажете, что же вы сделаете? Или нам родимая яблонька не дорога? Или золотые яблочки не любы? Коли сторожа не усторожили, садовники не углядели, так то слуги, челядь, с них и спрос не велик! Неужто вы, дети мои, сад не убережёте, вора не поймаете? Слушайте, что я вам скажу: кто похитника изловит, тому ещё при жизни моей полцарства отдам, а умирать буду — и всё царство оставлю.
Поклонились братья царю, утешили:
— Не печалься, батюшка, не уйти от нас вору, не скрыться. В тот же час изловим, поймаем.
Вот настало время, и в первую ночь первый сын, старший сын царя, пошёл яблоню сторожить. Он так и сказал:
— Старший сын для отца — опора. Считай, батюшка, что вор у тебя под замком сидит, горькой участи своей дожидается. Потому у меня слово сказано — дело сделано!
Ан нет! Слово-то сказано, а дело ничуть не сделано. А почему? А потому, что пошёл старший сын вечером в сад, сел под яблоню и — заснул богатырским сном.
Спит царский сын — не смотри, что старшой, не гляди, что большой, — посапывает и не видит: в самую полночь откуда ни возьмись прилетела Жар-птица, «курлю-курлю!» проговорила, горлышко своё прочистила, яблочко, которое самое спелое, золотое выбрала, от веточки отклюнула и унесла в темь, в даль.
Поутру проснулся старшой царевич — батюшки мои! — яблочка-то нет!.. Что сделать?
Что сказать? Коли вора видел, да не поймал, какой же ты богатырь? А коли проспал — того хуже!
Пришёл во дворец и говорит царю:
— Государь ты мой, батюшка, я ночь не спал, глаз не смыкал, вора не видал, а яблочко, яблочко-то золотое исчезло. Только вот как — не пойму, не знаю.
— Худо! — сказал царь. — Ты старший сын, ты опора моя, на тебя, как ни на кого, рассчитывал.
Тут средний сын собрался в караул идти. Он так и сказал:
— Коли вор придёт — из рук моих не уйдёт, не вырвется!
И пошёл богатырь в ночь стеречь яблоню.
А что богатырь? Богатырь, богатырь!.. Старший был ленив, средний-то нерадив. Пришёл в сад, сидел, сидел на тёплой земле, на мягкой траве, в густой мураве, обуютился и уснул крепким сном.
Спит и не видит, спит и не слышит средний сын царский, что в самую полночь откуда ни возьмись прилетела Жар-птица, «курлю-курлю!» проговорила, горлышко своё прочистила, которое яблочко самое спелое золотистое, выбрала, от веточки отклюнула и унесла в темь ночную, в даль неведомую.
Проснулся царевич — утро уже. А яблочка-то, яблочка золотого — хоть ищи, хоть свищи, хоть кричи — нету!
Стоит, на отца своего, царя, не смотрит, кто знает, может, третий сон видит, доглядывает, а говорит:
— Всю ночь я не спал, вкруг яблони ходил, а никакого вора не видел!
Вот те и опора, вот те и надежда!
Пришлось в третью ночь самому младшему из братьев, Ивану-царевичу, в сад идти.
Сел он под яблоней — ночь темна, земля тепла, трава мягка. Начало и его в дрёму клонить. А он возьми да вспомни, как государь, батюшка его, поутру да под яблонькой, да от обиды горькой слёзы лил. Стало Ивану-царевичу больно, стало Ивану-царевичу родного отца жалко. И вспомнил он его слова и наказ вспомнил. Тут и сон как рукой сняло.
А мрак тёмен, чёрен. Ни зги не видно. И вот в самую полночь поверх сада, поверх ветвей метнулось что-то, белой молнией мелькнуло. Засветилось всё кругом, точно ночь загорелась и пламенем охватилась! Иван-царевич прижмурился даже и глаза рукой прикрыл, до того его светом, будто жаром, обдало. А как в себя пришёл, видит: на ветке, в листве яблоневой, не свет светит, не пламя бушует — Жар-птица прилетела, села, сидит, пёрышки у неё сверкают, сиянием весь сад озарила.
Только было Жар-птица «курлю-курлю!» проговорила, горлышко своё прочистила, яблочко золотое, которое самое спелое, выбрала, от веточки отщипнуть, отклюнуть собралась, как Иван-царевич не растерялся, не сплоховал, уготовился и схватил её!.. Но Жар-птица из рук у него вырвалась и улетела, да только из хвоста одно своё пёрышко слепящее, сверкающее, золотое царевичу оставила.
Воротился Иван-царевич во дворец, едва утро забрезжило, и лишь царь ото сна пробудился — прямиком к нему:
Поставить книжку к себе на полку